Ландскнехт. Часть вторая - Страница 28

Повисла тишина. Потом один из солдат, постарше прочих, говорит:

— Ты, номер семнадцать, это. Не дури.

— Чего не дури, дядя? — насмешливо говорю ему я — Я уже отдурил. Только мне жить‑то тоже охота. А у меня только этот дрын. А с ним, сам понимаешь, каково оно, без патронов‑то.

Киваю ему на стоящую у стены длиннющую пехотную винтовку. Эта ж дрянь длиной, наверное, с мосинскую пехотную, и штык длиннее, чем я раньше видел. Даже у этих ребят, даром что пехота — и штыки покороче и винтовки тоже.

— Слышь, паря — ты это. Нам, если узнает кто, что мы патроны раздаем… В общем — не положено! — отрубает ефрейтор.

— Хрен с вами — бурчу я, запихивая сухпаи в гранатную сумку — не очень лезут, но ничего, сойдет — Нет, так нет. Вон там, в подпечье, за зольным ящиком пошарь… Есть? Ну, вот, радуйтесь, воины. Только… не пожалейте чарки, помяните покоем павшего Эрри — его это бутыль.

Развернулся, да и пошел, подхватив винтарь, в тишине к выходу. За дверь уже взялся — в спину мне тот, старший солдат сказал:

— Братец, ты… это. По верху пройдись, по батарее. Нам вроде как ничего не говорили, чтоб нельзя там ходить… так ведь, командир?

Я остановился, кивнул, да и вышел. И на том спасибо. Полез по разбитой — видно, мина прилетела — каменной лестнице наверх. Евгения Марковна, эк оно тут все… апокалипсято. Ну да я не в музей обороны форта Речного пришел. Шустранул под брустверами, да и так на битый камень поглядываю… ага! Есть! И еще, а ну‑ка…

В общем, наковырял я семь штук патронов к винтарю, гильзы брать не стал, хоть тут и принято — но мне незачем. Револьверных два патрона — там больше было, но остальные в крови все наглухо — такие патроны не годны, пожалуй. А два чистеньких — прибрал. К моему не пойдут, ну да ничего, пусть будет. Жаль, гранат не нашлось, ну да это я так, размечтался. Пояс еще нашел, кожаный, хороший. Целехонький, только в крови чуть, но и то не сильно — видно, с раненного кого снимали. Пригодится.

Пояс отправился в сумку, а патроны — в карман. Вот так вот. Жить стало лучше, жить стало веселей. И на этой оптимистичной мысли я и пришел как раз к тому времени, как и капитан вышел. Вскоре и все остальные собрались — смотрю — сумки‑то у всех хорошо так набиты, и не один я, похоже, пайки прихватил. Ну, думаю — сейчас шмонать будут, как положено, чтоб значит, в кармане — носовой платок и расческа, как же, плавали, знаем… Ан нет. Видно, не учел я, насчет солдатского имущества. Армия‑то баронская — корнями в наемников идет, а там — главное что? — именно, трофей! И никто трофей отобрать права не имеет — даже сам барон. Ну, так говорят, по крайней мере. Это если, конечно, трофей не какое‑то военное имущество или оружие, армии нужное, или секретные документы или еще что‑то ну ооооочень важное. И не пленники, ясное дело — рабов потом можно купить, а пленных — всех передают кому надо. А остальное — хоть сколько стоит, отобрать не имеют права. Долю, правда, с трофеев, полагается внести в полковую казну, в солдатскую кассу — но то решается уже по уговору. А что твое — бери — владей. И сам таскай за собой, если обоза нету, а запретить — неможно. Главное дело что — чтоб оружие и снаряжение нес. Его бросить не смей. А не то… ну, понятно что будет. А уж чего сверх того несешь — твое дело. Ну, еще — чтобы уставной вид не портить.

— Ну, ублюдки — довольно щурится Кане — Смотрю, вы не такие дураки, какие есть на самом деле. По крайней мере — не все. Хоть пайки догадались взять. Это хорошо. А ну‑ка, спиртное кто притащил, а? Не слышу? То‑то же. Учую — пристрелю. В моей роте пить можно только мне, и сержантам. Остальные — по приказу нашего командования… в честь побед, хе — хе. И ровно столько, сколько можно. За остальное — пристрелю. Вот так‑то, уррроды. А теперь — слушай ваш первый боевой приказ. Построились, уроды, и шагом марш! Мы идем воевать, мать вашу в три демона через пень….

Выходим мы, значит, из крепости, и по пути, вроде как на прощание — смотрю на поклеванные пулями стены Воротного бастиона. Нашими пулями поклеванные. Да уж. А ведь хорошо били‑то. И, поди, не все зря. А вот оно как выходит, понимаешь. Уже входя под свод арки — обернулся, бросил взгляд на нашу батарею. Прощай, Форт Речной, уж вряд ли вернусь, да и незачем. Командир наш — впереди, на ржавой лошади поехал, шагом, взводные нас выстроили и сами впереди взводов, сержантов не видать — может, потом нагонят, может, еще как. Тронулись.

Вышли, и сразу поперед воротами, дорога чуть изгибом, а напрямую — лагерь городят. Как тот раненный и сказал — роют ров, колья ставят. И тент натянули. А под ним… ну да, раненые. И — здрасьте, ваше благородие — лекарь Берг, собственноличной персоною. Вид встрепанный, и обескураженный, даже можно сказать, растерянный. Топчется так на месте, то сюда дернется, то туда, словно не знает, за что хвататься. А уж как нас увидел, по лицам, видать, признал — и совсем растерялся. Особенно как взводных разглядел. Вроде как рвануться к нам хотел, да и передумал. А мы — что? Мы ничего. Мимо, строем, походным шагом, по трое в ряд, глаза в затылок впереди идущему. Прощевайте, мастер Берг, ибо, как говорили древние фашисты — каждому таки свое, йэдем, понимаете ли, даз зайнэ, по — ихнему, по — фашистски. Вот и у нас с вами так. Каждый выбирает сам. И нечего, нечего — так и чувствую, как значит, от лагеря, десятки глаз в нас смотрят. И невольно глаза‑то прятать самому хочется, да отвернуться, да сгорбиться… Нет, шалишь. Распрямился, и на лагерь смотрю наискось, с прямой головой иду — ну, не парадным шагом, но так, потверже. Нечего мне тут укоризны строить. Сами виноваты. Сами выбрали свою долю. Смотрю — и другие в строю, словно почуяли — распрямляются, шаг печатать начинают, вот р — р-раз — как оно обычно и бывает — и все в ногу пошли! То было только слышно по дороге — чоп — чоп, чоп — чоп — чоп — а сейчас — ш — р-рах, ш — р-рах, ш — р-рах! Аж по земле дрожь пошла. Капитан даже привстал с сиденья, оглянулся удивленно. А мы знай шаг печатаем. Нечего! Каждый сам свой путь находит. Сами себе судьбу выбираем. Кто сюда, а кто в лагерь… ну а раненые? Что раненые… тут ведь тоже, кому как повезет. И вообще, тоже дело такое — неизвестно еще, кому доля слаще выйдет. Так что нечего. Не за что мне каяться. У всех — своя доля.