Ландскнехт. Часть вторая - Страница 56

Выдохнуть мы не успеваем. Кане орет, чтоб все слышали, благо все скучились на повороте дороги, тесновато даже, про миномет и думать не хочется…

— Так, воины! Не расслабляйтесь! Драгунам — держать на прицеле гребень — сейчас пехота их полезет, сверху в нас стрелять и гранаты кидать! На пушки не рассчитывайте особо, они помогут, но в меру! А остальные — вперед, на склоны — и на штурм! Выкурим валашцев из их нор!

— Штурмовики, вперед! — подхватывает его призыв лейтенант Фаренг — Поджарим их, братцы! Смерть врагам!

Глава 9

Поначалу я, как, пожалуй, вскарабкался по лестнице на склон, так и опять в некое умственное оцепенение впал. Как при атаке на укрепление давеча. Словно в тумане, тут помню, тут не помню. Вот наверх карабкался — помню. Еще подумал, обратно, как же погано в горах бегать — не поймешь, то ли под ноги смотреть чтоб не переломаться нафиг, то ли вверх где враги, чтоб стрельнуть успеть. Как выбрались на гребень — не помню, вроде гранаты кто‑то кидал — то ли в нас, то ли наши. Потом, конечно, в спину нас с того края сыпать стали, но тут уж помню артиллерия ювелирно сработала — повесили над ними шрапнели, миномет туда отправил парочку — и все, как не было.

А вот дальше провал какой‑то, только потом помню — мы в свежеотбитой траншее, в камне вырубленной, под ногами валяется кто‑то в сером, и на нем стоять, жало высовывать на посмотреть удобно, хотя и не рекомендуется долго светить мордой — только что шмякнуло противно, и один любопытный с пробитой башкой отвалился и сполз по задней стенке окопа. Но высовываться приходится — иначе провороним атаку, или еще чего. Тут штурмовики бегут и с ними эти парни — огнеметчики. В черных кожаных плащах, в масках типа противогазных, тащат баллоны здоровенные, похожи на сварочные — кислородные, разве покороче. Револьвер на поясе небольшой видать, ножик, а больше оружия и нету, кажется.

Следующим куском память выдает — с вражьей стороны жирный, густой дым валит из одного каземата, стрельба, а в траншею к нам вваливается, с воем диким, огнеметчик. В пламени весь, горит, как танкист, пожалуй, а то и пострашнее. Кататься начинает, а мы стоим, оцепенев, что делать не понимаем. Потом, не сговариваясь, кинулись тушить его плащ — палатками, да чем попало, чуть друг — друга штыками не покололи, сразу не догадались винтовки бросить. Я уж подумал, что хрена мы потушим огнесмесь — а явно же она на нем горит, ожидал, что там что‑то вроде Ка — Эс нашего. Однако, нет, забили тряпками, потушили.

— Снимииии! — воет огнеметчик, перчатки снять пытается.

Варс тут откуда‑то, нас растолкал, и ну сдирать с огнеметчика его спецодежду, ну мы как могли, тут же впряглись помогать, ну или, по крайней мере, не мешать. Я, конечно, как‑то внутренне ожидал совсем нехорошего — как все эти смеси прожигают тело до костей видал. Даже подумалось, что гуманнее может быть будет добить беднягу. Однако ж, не так страшен чорт, как его бабушка. Сорвали мы с него, значит кожан — я думал лохмотья — ан нет. Целый. И под ним — все цело. Вот только руки и морда, да шея — что из‑под обмундирования видать — аж ярко — розового цвета, мне напомнил этот цвет мыло 'Земляничное', из пионерлагеря. И опухает, отекает все это на глазах — руки раздулись, на морде глаза как у монгола стали, губы как у негра…

— Пуля… в баллон… я только начал жечь, а тут пуля… — А Варс ему льет с чьей‑то фляжки воду на лицо и на руки, потом и пить дал…

Потом, вроде бы, как увели его — сам пошел, только слепой уже — глаза отеком закрыло начисто, тут прибегает злющий, как тысяча демонов лейтенант Фаренг — и гонит нас всех в атаку — а вот так просто — вперед и взять штурмом… Револьвером машет а в глазах прямо написано, что если кто не пойдет — то пристрелит, и все тут.

Ну, а дальше у меня вдруг это все помутнение и кино отрывками заканчивается. И то сказать, не вдруг. Как мне из спины впереди бегущего штрафника в морду кровищей плекает, да под ухом что‑то с шипением пролетает — тут в память‑то я и прихожу значит, насовсем. И сразу как‑то так жить захотелось, навроде того, как, я думаю, щенку хочется, когда его детишки топить несут. Ясность в мозгах образовалось, вместе с легкостью в теле. В полсекунды как‑то ухитряюсь панораму вокруг усвоить — лупят по нас на все деньги, а впереди еще бежать и бежать. Ну, не буду врать, что спотыкаюсь — нет, просто падаю на землю. Чтоб в меня не попали. И не убили. Падаю, и к земле… то тоже сказать — к земле! — к камню поганому, ни тебе ямку вырыть ни за бугорок откатиться — прижимаюсь. И в голову лезет всякая божественная матерщина, мол, Господи, Мать твою, богородицу, разэдакую Деву Марию, со всей ее родней, и с твоими бляцкими Апостолами, в три хера да через пень! Если ты есть, Господи, то сделай так, чтоб меня не убили, а то очень мне обидно, и жить хочется! Господи, ну что тебе, суке такой стоит?! Один же хрен, что я, мелочь — не все ли равно — убьют или нет? Ну так сделай же, чтоб не убили, Господи, Христом — Богом тебя молю, падла, слышишь?!

И самое то что стыдно и обидно — вот ведь, память то не пропадает, все я это помню и понимаю, а сделать ничего не могу. Вроде даже эдак трясет меня немного, несильно, но я‑то чувствую. И пот липкий по морде… Не, погоди. Не пот. Это ж юшка с того неудачливого, что впереди меня бежал… Да, дед не зря шутил, что в атаку как выскакивать с окопов — всякий норовил поскользнуться… Стираю ладонью с морды кровищу — и словно выключатель кто повертает — успокаиваюсь, как не было ничего. Ну, только стыдно, что всяческий опиум для народа в башку полез, но ладно. Никто не видел, кроме меня — значит, и не было — а с собой я договорюсь.